Чтобы телесное благополучие не портило благополучия разума, живописец или рисовалыцик должен быть отшельником, в особенности когда он намерен предаться размышлениям и рассуждениям о том, что, постоянно появляясь перед глазами, дает материал для памяти, чтобы сохранить в ней. Если ты будешь один, ты весь будешь принадлежать себе. А если ты будешь в обществе одного единственного приятеля, то ты будешь принадлежать себе наполовину, и тем меныие, чем больше будет нескромность его поведения; если же ты будешь со многими, то будешь еще больше подвергаться подобным неудобствам; и если ты решишь: я в их обществе буду поступать по-своему и буду держаться в стороне, чтобы лучше наблюдать формы природных вещей, то я тебе отвечу, что это плохо выполнимо, так как ты не сможешь сделать так, чтобы часто ухо твое не было открыто для их праздной болтовни. Нельзя служить двум господам. Ты будешь плохим товарищем, а еще хуже будет результат твоих размышлений об искусстве. И если ты скажешь: я буду настолько держаться в стороне, что их слова не достигнут меня и не помешают мне, то на это я тебе отвечу, что тебя будут считать за чудака. Да и не видишь ли ты, что, поступая так, ты тоже оказался бы в одиночестве?

 

 

Я говорю и утверждаю, что рисовать в обществе много лучше, чем одному, и по многим основаниям. Первое — это то, что тебе будет стыдно, если в среде рисовалыциков на тебя будут смотреть как на неуспевающего   и этот стыд будет причиной хорошего учения; во-вто-рых, хорошая   зависть   побудит  тебя   быть   в числе  наиболее восхваляемых, похвалы другим будут тебя пришпоривать; да еще ты уловишь от работы тех, кто делает лучше тебя; и если ты будешь лучше других, то извлечешь выгоду, избегая ошибок, и хвалы других увеличат твои достоинства.

 

 

Жалок тот ученик, который не превосходит своего учителя.

 

Много есть людей, обладающих желанием рисовать и любовью к рисунку, но неспособных. Это узнается с детства у тех, кто не старательны и никогда не заканчивают своих вещей тенями.

 

Юноша должен прежде всего учиться перспективе; потом — мерам каждой вещи; потом копировать рисунки хорошего мастера, чтобы привыкнуть к хорошим членам тела; потом рисовать с натуры, чтобы утвердиться в основах изученного; потом рассматривать некоторое время творения рук различных мастеров; наконец — привыкнуть к практическому осуществлению своих замыслов и работе в искусстве.

 

Если ты, рисовальщик, хочешь учиться хорошо и с пользою, то приучайся рисовать медленно и оценивать, какие света и сколько их содержат первую степень светлоты, и подобным же образом какие из теней более темны, чем другие, и каким способом они смешиваются друг с другом, и каковы их размеры; в какую сторону направляются линейные очертания, и какая часть линий изгибается в ту или другую сторону, и где они более или менее отчетливы, а также широки или тонки. Напоследок, чтобы твои тени и света были объединены, без черты или края, как дым. И когда ты приучишь руку и ум к такому прилежанию, то техника придет к тебе так быстро, что  ты этого  и  не  заметишь.

 

Мы ясно знаем, что зрение — это одно из быстрейших действий,   какие   только   сущест-вуют; в одной точке оно видит бесконечно много форм и тем не менее понимает сразу лишь один предмет. Предположим случай, что ты,   читатель,  окидываешь   одним  взглядом   всю   эту исписанную страницу, и ты сейчас же выскажешь суждение, что она полна разных букв, но не узнаешь за это время, ни какие именно это буквы, ни что они хотят сказать;  поэтому тебе необходимо проследить слово за словом, строку за строкой, если ты хочешь получить знание об этих буквах; совершенно так же, если ты хочешь  подняться на высоту  здания,  тебе  придется восходить   со   ступеньки   на   ступеньку, иначе было бы невозможно достигнуть его высоты. И так говорю я тебе, которого природа обращает к этому искусству: если ты хочешь обладать знанием форм вещей, то начинай их изучение с отдельных частей и не переходи ко второй, пока не усвоил хорошо в памяти и на практике первую. Если же ты поступишь иначе, то только потеряешь время или, поистине, очень растянешь обучение. И я напоминаю тебе: научись прежде прилежанию, чем быстроте.

 

Если ты хочешь хорошо запомнить изученную вещь, то придерживайся следующего способа: когда ты срисовал один и тот же предмет столько раз, что он, по-твоему, запомнился, то попробуй сделать его без образца; заранее же прорисуй твой образец через тонкое и гладкое стекло и положи его на ту вещь, которую ты сделал без образца; заметь как следует, где прорись не совпадает с твоим рисунком; и где ты найдешь ошибку, запомни это, чтобы больше не ошибаться; мало того, возврашдйся к об-разцу, чтобы срисовывать столько раз неверную часть, пока ты не усвоишь ее как следует в воображении. Если же у тебя для прориси не оказалось бы гладкого стекла, то возьми лист пергамента, очень тонкого, хорошо промасленного и затем высушенного; когда ты попользуешься им для одного рисунка, ты сможешь потом стереть этот рисунок губкой и сделать второй.

 

Если вы, рисовалыцики, хотите получить от игр некоторое полезное развлечение, то вам всегда надлежит пользоваться вещами в интересах вашей профессии, то есть так, чтобы придать правильное суждение глазу и научиться оценивать истинную ширину и длину предметов; чтобы приучить ум к подобным вещам, пусть один из вас проведет какую-либо прямую линию на стене, а каждый из вас пусть держит в руке тоненький стебелек или соломинку и отрезает от нее кусок такой длины, какою ему кажется первая линия, находясь при этом на расстоянии в десять локтей; затем каждый из вас пусть подходит к образцу, чтобы измерить по нему определенные им размеры, и тот, кто наиболее приблизится своею мерой к длине образца, тот пусть будет и победителем и полу-чит от всех приз, заранее вами установленный. Следует также взять укороченные меры, то есть взять дротик или трость и рассматривать его с некоторого расстояния, и каждый пусть своим суждением оценит, сколько раз данная мера уложится на этом расстоянии. Или еще: кто лучше проведет линию длиного в локоть, а потом это измеряется натянутой нитью. Подобные игры придают правильность суждениям глаза, что является самым главным действием в живописи.

 

Также я испытал на себе, что получается немалая польза от того, чтобы, лежа в постели в темноте, повторять в воображении поверхностные очертания форм, прежде изученные, или же другие достойные внимания предметы, захваченные тонким размышлением. И на самом деле это очень похвалыю и полезно для того, чтобы закреплять в памяти предметы.

 

Я не премину поместить среди этих наставлений новоизобретенный способ рассматривания; хоть он может показаться ничтожным и почти что смехотворным, тем не менее он весьма полезен, чтобы побудить ум к разнообразным изобретениям. Рассматривай стены, запачканные разными пятнами, или камни из разной смеси. Если тебе нужно изобрести какую-нибудь местность, ты сможешь там увидеть подобие различных пейзажей, самым различным образом украшенных горами, реками, скалами, деревьями, обширными равнинами,

долинами и холмами; кроме того, ты можешь там увидеть разные битвы, быстрые движения странных фигур, выражения лиц, одежды и бесконечно много таких вещей, которые ты сможешь свести к цельной и хорошей форме; с подобными стенами и смесями происходит то же самое, что и со звоном колокола: в его ударах ты найдешь любое имя или слово, какое ты себе вообразишь.

Не презирай этого моего мнения, в котором я тебе напоминаю, что пусть тебе не покажется обременительным остановиться иной раз и посмотреть на пятна на стене, или на пепел костра, или на облака, или на грязь, или на другие подобные же места, в которых, если хорошенько их рассмотреть, найдешь удивительнейшие находки, коими ум живописца побуждается к новым находкам, будь то к композициям битв людей и животных или к различным композициям пейзажей и чудовищных предметов, как то: чертей и тому подобных фантазий. Все это станет причиной твоей славы. Так неясными предметами ум побуждается к новым изобретениям. Но научись сначала хорошо делать все части тех предметов, которые ты собираешься изображать, — как части животных, так и части пейзажей, то есть скалы, деревья и тому подобное.

ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ ЖИВОПИСИ

Живопись распространяется на все деcять обязанностей глаза, а именно воспринимать мрак, свет, тело, цвет, фигуру, место, удаленность, близость, движение и покой. Из этих обязанностей должно быть соткано это мое маленькое произведение,—оно напоминает живописцу, по какому правилу и способу должен он подражать в своем искусстве всему этому, — произведению природы и украшению мира.

 

Свет, мрак, цвет; тело, фигура, место; удаленность; близость; движение и покой.

Из этих десяти областей действия глаза живопись обладает семью; из них первая — свет, за ним следуют мрак, цвет, фигура, место, удаленность и близость; я исключаю отсюда тело, движение и покой; таким образом, остаются свет, и мрак (что можно назвать тенью и освещением или же светлым и темным), и цвет. Тело я сюда не отношу потому, что живопись сама по себе является изображением поверхностей, а у поверхности нет тела, как это определяется в геометрии.

Лучше сказать: то, что видимо, перечисляется в науке живописи. Итак, десять категорий глаза, названные выше, на разумном основании составят десять книг, на которые я делю мою «живопись». Но свет и мрак составляют только одну книгу, которая трактует об освещении и тени; из них будет сделана одна книга, так как тень окружается светом или же соприкасается с ним, и то же случается у света, соприкасающегося с тенью, и всегда в пограничных местах перемешиваются свет и тень.

 

Наука живописи распространяется на все цвета поверхностей и на фигуры тел, облекаемых этими поверхностями, на близость и отдаленность тел с соответствующими степенями уменьшения в зависимости от степеней расстояния. Эта наука — мать перспективы, то есть учения о зрительных линиях. Перспектива делится на три части. Первая из них содержит только очертания тел; вторая говорит об уменьшении [ослаблении] цветов на различных расстояниях; третья — об утере отчетливости тел на разных расстояниях. Но первую, которая рае-пространяется только на очертания и граниры тел, называют рисунком, то есть изображением фигуры какого-либо тела. Из нее исходит другая наука, которая распространяется на тень и свет, или, если угодно, на светлое и темное; эта наука требует многих рассуждений. Наука же о зрительных линиях породила науку астрономии, которая является простой перспективой, так как все это только зрительные линии и сечения пирамид.

 

Самым главным в живописи является то, что тела, ею изображенные, кажутся рельефными, а фоны, их окружающие, со своими удалениями кажутся уходящими в глубь стены, на которой вызвана к жизни такая картина посредством трех перспектив, то есть: уменьшением фигур тел, уменьшением их величин и уменьшением их цветов. Из этих трех перспектив первая происходит от глаза, а две другие произведены воздухом, находящимся между глазом и предметами, видимыми этим глазом. Второе в живописи — это соответствующие позы, изменяющиеся от телосложения, дабы люди не казались братьями.

О  РЕЛЬЕФНОСТИ,   O   СВЕТЕ И ТЕНИ

Живопись   только   потому доступна зрителям, что она заставляет казаться рельефным и отделяющимся от стеныто, что   на  самом   деле   ничто, а краски доставляют лишь почет мастерам, их изготовляющим, так как в них нет ничего удивительного, кроме   красоты;   но   эта   красота является   заслугой не живописца, а того, кто изготовил цвета. И какая-нибудь вещь может быть одега безобразными красками и удивлять собою зрителей, так как она кажется  рельефной.

 

Первое намерение живописца — сделать так, чтобы плоская поверхность показывала тело рельефным и отделяющимся от плоскости, и тот, кто в этом искусстве наиболее превосходит других, заслуживает наибольшей похвалы; такое достижение — или венец этой науки — происходит от теней и светов, или, другими словами, от светлого и темного. Итак, тот, кто избегает теней, избегает славы искусства у бла-городных умов и приобретает ее у невежественной черни, которая не хочет от живописи ничего другого, кроме красоты красок, забывая вовсе красоту и чудесное уменье показывать рельефным плоский предмет.

 

Много большего исследования и размышления требуют в живописи тени, чем очертания; доказательством этому служит то, что очертания можно прорисовать через вуали или плоские стекла, помещенные между глазом и тем предметом, который нужно прорисовать; но тени не охватываются этим правилом вследствие неощутимости их границ, которые в большинстве случаев смутны, как это показано в книге о тени и свете.

 

Я говорю, что втиснутое в границы труднее, чем свободное. Тени образуют свои границы определенными ступенями, и кто этого не знает, у того вещи не будут рельефными. Эта рельефность — самое важное в живописи и ее душа. Рисунок свободен, ибо ты видишь бесконечно много лиц и все они различны: у одного длинный нос, а у другого короткий. Поэтому и живописец может пользоваться этой свободой, а где есть свобода, там нет правила.

Не всегда хорошо то, что красиво. И это я говорю для тех живописцев, которые так влюблены в красоту красок, что с болыпим сожалением придают им самые слабые и почти неощутимые тени, недооценивая их рельефности. В этой ошибке они подобны тем, кто употребляет красивые, но ничего не говорящие слова.

Источник: Леонардо да Винчи: «Избранное»