Всеволод Арсеньев: «Прощание с Мастером»

22 мая 2015 г. Пятница.  Звонок Люси Сёминой, возглавляющей Клуб журналистов всех поколений «КП»: в ночь на 21-е умер Волик Арсеньев. Потом, в свежем номере нашей «Новой», — Юра Рост. Наверное, о Волике будут говорить и писать многие. Но точнее и больнее, чем в этих сполошных строчках, так не похожих на обычную  лапидарную, отточено образную прозу Роста, уже просто ничего не скажешь. Почти физическое ощущение только что полученного человеком неожиданного, шокового удара.

Да, Волик долго,  тяжело и, как это теперь ни горько признавать, неизлечимо  болел. И всё равно — смерть талантливого человека, независимо от возраста и его недугов, даже смертельных, всегда неожиданна и противоестественна. А  он был разносторонне, неотразимо, неодолимо талантливым человеком.

В чём суть, смысл этого таланта,  когда-то попыталась объяснить Аля Левина, влюблённая, как и он, в отечественный Север (только он — в архангельские, поморские края, а она — в Чукотку, мыс Шмидта, остров Врангеля). Но главное —  принадлежавшая, как и он, к журналистскому содружеству, имя которого: «Комсомолка» Горюнова — Аджубея — Воронова — Панкина.

Выделяя этот личностный ряд, нисколько не хочу тем самым ни обидеть «КП» следующих поколений, из которой тоже вышло немало прекрасных журналистов; ни идеализировать наше время — и у нас ведь было немало и подковёрных страстей, и невидимых миру слёз, и жестоких «кадровых решений». Но всё же, если объективно, если по гамбургскому счёту, это было для газеты время экстремума-максимума  в её духовном, нравственном, да и в интеллектуальном тоже, развитии. Что, конечно, нисколько не умаляет её трудовые подвиги (в том числе и в её выездных редакциях) на новостройках первой пятилетки, за что «Комсомолка» получила орден Ленина №1; и особенно её коллективный подвиг в Великой Отечественной войне.

Но нематериальное понятие «воздух Шестого Этажа» родилось именно в эти послевоенные годы. Однажды, правда, оно материализовалось. На проводах Панкина редакция вручила ему колбу с этим самым «воздухом Шестого Этажа». А когда Воронова провожали,  ему (за свержение непотопляемого капитан-директора китобойной флотилии «Слава» Соляника) подарили гарпун с надписью «Лучшему китобойцу Советского Союза» и ещё — символическое пожизненное право подписывать новогодние номера «Комсомольской правды» в качестве её главного редактора.

В книге «Железный Шурик» Леонид Млечин пишет по этому поводу: «Главным редактором «Комсомольской правды» был известный журналист и поэт Юрий Петрович Воронов, он очень хорошо вёл газету — смело и интересно. Первым замом главного был Борис Дмитриевич Панкин, ещё один талантливый редактор и ещё более смелый человек. Они вдвоём и решили опубликовать статью Сахнина ».

Здесь лично мне, работавшему тогда в «Комсомолке», не хватает ещё одной ключевой личности «КП» тех лет — Кима Костенко. Он сыграл значительную роль в смелом и грамотном отражении газетой атак, обрушившихся на нее с самых верхов, вплоть до политбюро и серетариата ЦК КПСС, после публикации Аркадия Сахнина. Так же смело и грамотно воевал он на фронте. И потом, уже в послевоенные годы, когда в его очерках и корреспонденция на страницах «Комсомольской правды» была восстановлена подлинная история подвига подпольной «Молодой гвардии». Его публикации стали основанием для посмертной реабилитации Виктора Третьякевича.

На сегодняшний день самым достоверным источником этой истории является документальная повесть Кима Костенко «Это было в Краснодоне». Обладай содержащейся в этой книге информацией те, кто готовили и подписывали Указ о присвоении звания Героев Советското Союза руководящему ядру «Молодой гвардии», к пяти справедливо известным всей стране по роману Фадеева именам пришлось бы прибавить ещё по крайней мере два — Виктора Третьякевича и Ивана Туркенича (последнему это звание было посмертно присвоено в 1990 году, а до этого он дважды выдвигался на него ещё во время войны).

Но — характерная деталь. До расследования Костенко публикации о «Молодой гвардии» иллюстрировались обычно пятью портретами, а после него то пятью, то шестью, то семью. В первом же издании его документальной повести были даны фотографии всех молодогвардейцев. Десятки имён. В алфавитном порядке.

Кстати, сама повесть в своё время тоже подверглась яростным атакам сторонников уже затвердевшей в официальную догму первоначальной легенды.

Это всё я вот к чему. Наверное, непросто понять, каким был Волик Арсеньев, не зная, какой была его газета.

Однако вернусь к Але Левиной. В предисловии к одной из его книг она писала: «Его снимки хочется разглядывать снова и снова, всякий раз изумляясь, какое чудо может превращать мимолётность в вечность. Чудо это — талант. И ещё любовь к родной земле, без которой мертво и бездушно самое высокое мастерство».

Есть первооткрыватели абсолютно новых краёв, где ещё не ступала нога человека (впрочем, остались ли ещё где-нибудь на Земле такие места?). Но есть и иные первооткрыватели (и это — о Волике тоже). Они проходят по местам, многократно исхоженным другими. И вдруг поведывают об этих местах такое, мимо чего  тысячи и тысячи прошли, так ничкго и не увидев. А на поверку оказывается — прошли мимо главного. Почему так?

Есть в фотоделе понятие: наводка еа резкость. Теперь с этим неплохо справляется автоматика. А когда-то это, даже при наличии всяческих экспонометров, было во многом уделом  интуиции самого фотографа. Но вот в памяти Юры Роста о Волике есть такой штрих. Потом они дружили много лет, но при первой встрече Арсеньев сказал о снимках молодого коллеги: «Резко».

Как я теперь понимаю, это относилось не столько к самим снимкам, сколько к критериям, которые Волик примерял и к другим, но прежде всего к самому себе. Для него и в своём творчестве, и в работах его друзей, да и вообще в жизни важна была наводка на мягкость, на доброту, на человечность. Тут, наверное, многое идёт от его характера.

По месту рождения и последнего упокоения он  —  москвич. Но его врождённая интеллигентность была не по-московски строгой, питерской скорее. И ещё. Может, это моё чисто субъективное восприятие и с ним не согласятся более близко знавшие его люди, но мне всегда казалось, что на его характер повлияли и любовь к русскому Северу, путешествия (я бы даже сказал: странствия) по нему, и его душевное, духовное срастание с тамошним народом, немногословным, сдержанным во внешнем самовыражении, но под суровой порой внешностью таящим столько человеческой теплоты,  доброты, соучастия.

24 мая 2015 г. Воскресенье.  Во время прощания с Воликом попал в неловкую ситуацию. Когда собирался, за окном было солнце. Но перед самым выходом хлынул проливной дождь. Схватил первый подвернувшийся под руку пустой белый пакет с надписью «Известия» — из него были уже извлечены ветеранские подарки ко Дню Победы. Сунул туда зонт.

Этот белый пакет в стенах храма Серафима Саровского Донского монастыря, где шло отпевание и где собрались в основном прежняя «Комсомолка» и нынешние «Российская газета» и наша «Новая», выглядел, мягко говоря, инородно. Муратов даже пожурил меня на сей предмет. А между тем одна из памятных для меня встреч с Воликом Арсеньевым связана была именно с «Известиями».

13 лет уже минуло с того момента, когда я покинул «Комсомолку» и стал зам. редактора «Известий» по отделу науки и техники. Столько же лет оставалось до наступления нового века и даже тысячелетия. Число, конечно, не круглое, но всё же… чёртова дюжина! И вот мы решили посвятить новогодний выпуск «Научного клуба «Известий» тому, как видится приближающийся XXI век разным выдающимся личностям мира сего. На вопросы известинских собкоров  в Союзе и за рубежом, Светы Туторской и Андрея Ивахнова из нашего отдела ответили академик Анатолий Александров, известный исследователей проблемы долголетия Владимир Дильман, лётчик-космонавт Константин Феоктистов,  писатели Даниил Гранин,  Даниил Данин,   Айзек Азимов (США), Сакё Комацу (Япония), модельер Пьер Карден, телеведущая КВН Светлана Жильцова.

Загвоздка вышла с иллюстрациями. Проще всего было бы дать задание известинским художникам, и они бы сопроводили текст рисунками на довольно приличном уровне. Но мне бы хотелось, чтобы эти дружеские шаржи на будущее были более личностными, чтобы они как бы добавляли ко всем другим ещё один ответ, но такой, что связывает воедино все другие, — самого художника. И ещё — чтобы тут была так необходимая в данном случае «наводка на доброту».

…И я решил позвонить Волику Арсеньеву. Вполне не исключая, впрочем, услышать: «Знаешь, по горло занят в своей газете…». Ведь и не виделись мы давно, и работали, вроде бы, в конкурирующих изданиях. Звоню. Слышу: «Я сейчас по горло занят тут у себя…»  Ожидаю дальше слова отказа, однако в трубке: « … но твою просьбу выполню».

Ознакомившись с текстами, он к нужному сроку передал мне несколько  шаржей. На  одном из них Ноев ковчег был обращён в НИИ геронтологии №1.  Что было вполне естественно: ведь и Ной, и другие библейские персонажи отличались, как известно, завидным долголетием.

Это потом уже в журнале «Наука и жизнь» (2005 г., №12 ) появилась статья доктора геолого-минералогических наук М. Вербы «Сколько лет было Ною?». И в ней такие слова: «Сопоставление приводимых в Библии сведений о возрасте ветхозаветных долгожителей с историей формирования у народов Месопотамии математических знаний наводит на любопытную мысль. Когда в III веке новой эры греки переводили Книгу Бытия с древнеарамейского на греческий язык, то "толковники" древних манускриптов могли не учесть специфики принятой у шумеров позиционной системы счисления. Если это предположение окажется верным, то, следовательно, возраст библейских персонажей был завышен примерно на порядок».

Естественно, ни я, ни Волик об этих «новых веяниях» ничего не ведали, и он исходил из традиционных представлений.

Но особенно хороша была, конечно, пухлая нахрапистая дама в скафандре, пытающаяся сбыть горящую путёвку в «чёрную дыру»…

Так уж получилось: прощание с ним было в день, когда ровно 90 лет назад вышел самый первый номер его «Комсомолки». Юбилейные торжества сдвинули на сутки. Словно предвидели. Нет, конечно. Вечер планировали ведь заранее, до этого печального события, исходя из каких-то своих соображений. Так уж получилось. Но всё же, всё же, всё же…

25 мая 2015 г. Понедельник.  90-летие «Комсомолки» отмечали на свежем воздухе, в парке рядом с Центром международной торговли. Не знаю, какие запасные варианты были у организаторов на случай грозового дождя, на который намекали прорицатели-метеорологи. Но на самом деле вечер выдался безоблачный, солнечный.        

Примета времени: встречаясь, все «фоткались». Кто фотоаппаратами-«мыльницами», кто мобильниками.

На одной из аллей парка стенды с историческими уже полосами «Комсомолки» времён Войны и Победы. Удивительное дело, но в нынешней «КП» не осталось уже, наверное, никого, кроме Инны Руденко и Лёни Репина, кто помнил бы эти полосы в виде свежих номеров газеты. Я — помню.

Иосиф Кобзон пел со сцены «старые песни о главном». Не обижаясь, думаю, на то, что зал не подпевает ему в едином порыве. Хорошо понимая, что в этом «зале» под открытым небом со множеством белых легковесных столиков и бутылками вина на них чаще юбилейных тостов звучало: «А помнишь…».  Впрочем, многие и подпевали.

Выпили с Лёшей Ивкиным на брудершафт за вечную дружбу наших тогдашних школьного и студенческого отделов и за двух Тань.

Получил в презент от прелестной дочери Симы Соловейчика Кати пьесу Клайва Пэтона «Додо» в её переводе (а я-то помню её совсем ещё маленькой девочкой).

За отдельным резервным столиком в гордом одиночестве монументально, по-королевски восседал крупнокалиберный Валера Хилтунен. Хотел к нему подойти — не тут-то было: он успел уже куда-то даже не смыться, а смылиться. Юрий Данилин написал о нём в своей книге «Портреты по памяти»: «Говорят, Хилтунен заинтересовался африканскими крокодилами. Так им и надо…». Впрочем, и мне в этой книге тоже досталось на орехи.

И ещё на вечере — продолжение бесед с Ритой Федотовой, всегда оставляющих после себя и отрадные, и тревожные воспоминания. Отрадные — потому что весь  многолетний подвижнический опыт возглавляемого ею Фонда имени убитого Сергея Дубова позволяет не разувериться в когда-то введённом в обиход Галиной Николаевой афоризме: «В жизни всегда есть место подвигу». Тревожные — потому, что не каждому двужильному мужику достанет сил преодолевать те преграды, которые ей приходится преодолевать чуть ли не ежедневно. При его жизни Риту активно, деятельно поддерживал Сигурд Оттович Шмидт. Сейчас она лишена этой поддержки.

Давно мечтаю провести с ней диалог для газеты о судьбе и её проекта, и вообще о судьбе серьёзной печатной книги по русской истории, строго научно откомментированной и успешно прошедшей испытание источниковедческим «детектором лжи», в век интернета и вытеснения солидной печатной продукии как более дешёвой электронной, так и заполняющими прилавки книжных магазинов детективными повестями успешных, креативных дам и дамскими романами не менее успешных, креативных джентльменов. Даже обговорил эту тему с Муратовым. Дз вот всё какая-нибудь очередная «злоба дня» снова переносит её на завтра.

Разговор ведь не абстрактный, не вообще. На серьёзном фактическом основании — десятках уже томов замечательной серии «История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII-XX вв.». Одни названия томов чего стоят!       

«Хроники Смутного времени. События начала XVII в. глазами русских и иностранцев».

«Утверждение династии. Россия в царствование Алексея Михайловича».

«Империя после Петра. Записки русских сановников, приближенных к трону».

«Державный сфинкс. Эпоха Александра I».

«Поэт, Россия и цари. Пушкин и его время». И т. д.

Уже интересно! А открываешь, начинаешь читать — ещё интереснее!

Будь я министром культуры или олицетворяющим нашу историческую общественность председателем ГД РФ и познакомься с этими и другими томами (только что вот вышел том мемуаров, относящихся к первой мировой войне), с реально осуществляемым проектом, делом отвечающим на всплеск интереса к истории и в обществе, и со стороны властей, так сказать и снизу, и сверху, я бы обеими руками за этот проект ухватился, всё бы сделал для его и административной, и финансовой поддержки.

Но… и я — не министр, и суровая реальность такова, что (при всех наших громких клятвенных заверениях в любви к отечественной истории, в верности её правде и даже при конкретных попытках решить проблему квадратуры круга — создать единый учебник истории в наше далеко не единое время, когда у каждой партии свой Пимен)  бесспорно полезное, работающее на эту самую правду истории дело сталкивается с такими непроходимыми, непреодолимыми трудностями, что Рита Федотова подумывает о его сворачивании.

А ведь из всех многочисленных издательских и благотворительных начинаний Сергея Дубова (он убит в 1994 голу; это преступление, расследование которого взято под контроль президентом России и МВД РФ, как сообщается в интернете, до сих пор не раскрыто) наиболее удачным и долгоиграющим проектом оказалась, пожалуй, именно эта историческая серия.

Самой сильной зарубкой памяти о сегодняшнем вечере, возвращающей ко вчерашнему траурному дню, стало для меня завещание Волика Арсеньева нам всем — прекрасно изданная и проиллюстрированная последняя его книга «Ностальгия. Провинциальная Россия».  Ранее, увидев в интернете, сколько она стоит, с грустью понял: такую сумму наш семейный бюджет не потянет. Но здесь, в выездном книжном ларьке «КП», книга стоила в несколько раз дешевле. Тут же купил. Ещё купил «Ту самую эпоху» Панкина и «Главные документы Великой Отечественной войны».

1 июня 2015 г. Понедельник. Вот и девятый день со дня кончины Волика миновал. А там, глядишь, и сороковины…

Когда-то, на грани Средневековья и Нового времени, среди голландских художников в ходу были удивительные титулы: Мастер зимних пейзажей, Мастер женских полуфигур и т. д. (правда, слышал я и версию о том, будто это просто уловка нынешних искусствоведов, когда имя старого мастера им неизвестно). Если бы сегодня этот  обычай укоренился среди фотомастеров, Волик Арсеньев удостоился бы, наверное, ипостаси Мастера первоистоков.

С этим связана у меня одна, тоже известинская история, но иных, ещё доперестроечных времён. Только что вышла его книга  «Колодец у дороги», и я помянул её в одной из своих публикаций. Это, собственно, не была рецензия — просто  пример в контексте заметок о роли родников, первоистоков в жизни каждого из нас.  Там было место о двух самых, может быть, сильных очарованиях в моей жизни. Первое — очарование храмом Покрова на Нерли. Второе было связано с одним снимком, сделанным Воликом в родных мне, отцовских тверских местах. В результате я получил от него «Колодец у дороги» с тёплой дарственной надписью.

Теперь про снимок, о котором речь. Чтобы делать такие снимки, надо самому быть человеком первоистоков. Что я имею в виду? Начну с примера совсем «из другой кассы». На занятиях в МГУ тогдашние  мэтры журналистики учили нас разному отношению к описанию буквальных фактов, конкретных предметов: «Вот обыкновенная ручка (шариковых тогда ещё не было — К.С.) ). Вы можете описать её со всеми подробностями, с мельчайшими до каждой царапинки деталями. Но если я вам скажу, что этой ручкой подписано 20 смертных приговоров, ваше описание сразу перейдёт в иную систему координат.

Не нужны  окажутся или сведутся к минимуму все эти мелкие  внешние детали. Достаточно 20-ти смертных приговоров. Однако чтобы так написать, вы должны это знать, сами до этого докопаться. Докапывайтесь до скрытого смысла фактов и предметов!»

Вот у Волика то же самое. Существуют миллионы, наверное, снимков той точки на Земле, где начинается Волга, —  чаще весеннее-летне-осенних, отснятых туристами. Существуют сотни подробнейших описаний этой точки в туристских же путеводителях, из которых вы узнаете, что родник волжского первоистока закольцован в оберегающий бетон, что, вытекая из возведённой над ним светёлки, он имеет в ширину всего один метр и глубину 20 см и т. д.

Но вот приходит человек первоистоков, с фотоаппаратом и с удивительно точным чувствованием образности, драгоценности родного языка. Приходит в не очень располагающее к любованию местными красотами зимнее, морозное время. Отходит на то расстояние от истока, где уже и ширина, и глубина иные, и видит то, чего не видят тысячи и тысячи других: «Идущие по воду женщины осторожно спускались по накатанному  обледенелому пригорку.  Жестяные донца вёдер разгоняли в проруби ледяную шугу, и темноватая волжская вода топила вёдра».

Это уже перевод разговора о неоднозначности восприятия того, что мы видим собственными глазами, в новую систему координат. Да, для кого-то это место — уникальный  природный объект, исполненый магическими смыслами и символами. Но вот для женщин, живущих здесь, в деревне Волговерховье (когда Волик делал свой снимок, она ещё называлась   Волгино-Верховье — по-моему, более поэтично),  это место забора воды, на которой они готовят пищу, в которой купают детей, которая для них является источником жизни в буквальном смысле.

Но есть ещё и третья система координат, в которую в финале переводит нас автор. Обращая наше внимание на непростые, трудные реалии провинциальной жизни даже в самых достопримечательных, самых легендарных местах, он ни на минуту не забывает: тот ручеек, из которого берут воду для жизни окрестные жители, это всё-таки Волга, которой, развившись в мощную водную артерию, суждено нанизать на себя, объединить пол-России.

Не случайно ведь из превеликого объёма справочной литературы он отобрал для себя всего одну строку: «Волга начинается из родника Иордан». Не случайно звучание этого самосветящегося чёрно-белого кадра завершается   великолепным, уже словесным финальным аккордом: «Волга, покачиваясь на коромыслах, плыла в избы».

А уж как в этом фотоснимке Волику удалось соединить бытовое и вселенское, библейское, если хотите, это уже — тайна сия великая есть.  Тайна таланта. Тайна первоистока.

Источник: www.novayagazeta.ru