Нина Аловерт: «Я не умею любить пассивно»

8 ноября в Петербурге состоялась презентация нового альбома знаменитого балетного и театрального фотографа Нины Аловерт «Портрет театральной эпохи. Ленинградская драматическая сцена 1960–70-х».

 

Она печатается в известнейших балетных изданиях Dance Magazine, Ballet Review, а книги о Михаиле Барышникове и Борисе Эйфмане считаются образцовыми изданиями. Альбом «Сергей Довлатов в фотографиях и воспоминаниях Нины Аловерт» вышел в 2016 году при поддержке американского консульства во Владивостоке. Внучка выдающегося ученого, основателя советской школы вычислительной оптики и оптотехники, в 37-ом потерявшая отца, пережившая и войну, и эвакуацию, сумела создать портрет великой эпохи русского балета и третьей волны эмиграции. На презентацию своего альбома только что вышедшего в издательстве «Балтийские сезоны» Нина Аловерт приехала из Нью — Йорка, где живет более сорока лет.

 

— Нина, на вашей первой выставке фотографий в Питере в 2003 году артист акимовского театра Комедии Лев Милиндер написал.

Вся твоя выставка — приверженность балету,
Но я тебе прощаю слабость эту,
Так как фотографическую славу 
Все ж принесла тебе комедия и драма...

И вот в новом альбоме именно про комедию и драму. Ваш друг был прав?

Я много лет фотографировала театр. Но идея книги появилась потому, что говоря о ленинградском театре, чаще всего вспоминают БДТ. На самом деле в Ленинграде существовали и другие театры со «своим лицом и характером». В них играли прекрасные актеры, многие из которых были не ниже уровнем актеров БДТ. Конечно, мне хотелось сохранить память о них, поэтому я так радуюсь публикации этой книги. В нее вошли мои воспоминания и мои фотографии: Театр Комедии Акимова, Театр им.В.Ф.Комиссаржевской Агамирзяна, Театр Ленсовета Владимирова. Отдельная глава посвящена Сергею Юрскому как режиссеру и актеру своих спектаклей.

— Вы Юрского когда первый раз увидели?

— В далекой юности. И это была любовь с первого взгляда. Как только он появился на сцене: « Чуть свет уж на ногах...»

А познакомилась с ним во Дворце искусств: помню, там была репетиция ночного капустника. Спускаюсь по лестнице, смотрю, стоят Юрский и Белинский. Слышу, Юрский спрашивает: «А кто это?» Зная острый язык Белинского, думаю: «Ну, все...» Но мы подружились.

Юрский — уникальное явление русского театра. Я не снимала его в БДТ, а вот на репетициях телевизионных спектаклей, во время концертов... Юрский — Мольер, Юрский — Воланд... Немного от тех съемок уцелело, я собрала в альбоме, что могла. Надеюсь, что там чувствуется и мое поклонение, и восхищение его талантом. Собственно, вся эта книга — дань моей любви к театру.

— Самый первый театр в вашей жизни помните?

— Первый увиденный мной спектакль — «Снежная королева» Шварца. Это было в Йошкар-Ола в эвакуации. Среди эвакуированных актеров была только одна марийская актриса, ее помню больше всех. Она играла маленькую разбойницу и говорила с акцентом очень смешно: «Протястую, да протястую…»

И с тех пор мы играли во дворе в Снежную королеву. Когда мы вернулись в Ленинград, мама стала меня водить на балет. В 47-м году увидела невероятный спектакль «Спящая красавица», где в каждом акте танцевала другая балерина. Это все были лучшие балерины...

— Кировского театра?

— Не только. Уланова приехала из Москвы. Все были примы. Я, конечно, стала очень интересоваться балетом. Настолько, что и сейчас помню, что танцевала, скажем, Вячеслова в «Белой кошечке» и что потом изменили. Помню, что она била партнера по пузу, а потом становилась в позу. Теперь они этого не делают.

А потом мама решила отвлечь меня от лишней общественной активности в школе и отправила по кружкам. В драматический, в балетный. Я ходила и мечтала о театральном институте. Я хорошо выглядела под гримом, и меня все время ставили играть голубых героинь. А я характерная... Если и был какой -то талант, то вот этот. Я хотела играть мачеху, а меня ставили феей. И я чувствовала, что не очень получается, стала колебаться. И мама меня отговорила.

— И тогда фотоаппарат появился?

— Мама подарила. Развивали ребенка. Мы жили в доме рядом с оптическим институтом, за университетом, за 12 коллегиями. В огромной дедушкиной квартире в конце коридора был чулан. И там я устроила себе лабораторию: при красном свете проявляла пластины. И это фантастика, когда проступают черты… Потом мама мне купила пленочный аппарат. «Киев». Лейка, на самом деле.

И вот благодаря «Киеву» я начала снимать, потому что он — не зеркалка, он не стучит. Он делает — шир, шир. У меня был хороший знакомый, преподаватель театрального института Лева Гительман. У нас он назывался «Лева, который все знает». Лева обожал Уланову и тоже снимал. Для себя. И он меня научил: покупаешь билет во втором ряду партера, первое — второе место. Директорская ложа над тобой, так что тебя никто не видит. Так я проснимала почти до отъезда.

— И вы решили, что будете снимать балет?

— Я не умею любить пассивно. Я должан была что-то делать. Танцевать уже не могла: поздно. Кроме того, была влюблена. Очень. На самом деле, это была настоящая любовь моей жизни. Он был премьер кировского балета. И я начала снимать, чтобы иметь его фотографию. И всех, кого хотела снять. И вот ни разу никто не настучал. Все билетерши и все танцовщики знали, никто меня не выдал.

— Барышников уже закончил тогда хореорафическое училище?

 — Барышников появился в 67-м году. А это было в 52— м. Когда здесь стали издавать мою книгу о Барышникове, я во вступлении написала: «Поскольку я была уже известным фотографом...» Издательница поправляет: «Поскольку я была известным фотографом, у меня была привилегия познакомиться с Барышниковым». Мы с переводчицей упали от смеха. Ему было 19 — 18 лет! Это у него была привилегия. Он был еще мальчиком.

У нас был друг, танцовщик Сашенька Минц. Уникальный человек. Золотой. Он попросил, чтобы я пришла на выпуск и сняла его приятеля. Я пришла, приятеля его сняла. Затем объявили дуэт из «Дон Кихота». Боже, думаю,— как они мне надоели с этим Дон Кихотом. Положила аппарат на колени. И выбегает мальчик. Знаете? Я схаватила аппарта и стала снимать. Сразу было видно: явление. И так я сняла выпуск Барышникова — ни у кого нет...

— Публиковаться где начали?

— Кажется в «Смене». Потом в журнале «Музыкальная жизнь». У них был раздел — Дебют. Я им послала фотографию дебюта. Па— де труа в «Лебедином озере». Утренник! Никита Долгушин, Анна Сизова, Натаья Макарова.

— Ничего себе!

— Это были дети, кончившие школу. Танцевали даже не в главных ролях. Ну, послала и забыла. Прихожу как-то к Акимову в кабинет (уже работала в театре ), и он обращается к сидящей у него молодой даме: «Может, вам Нина подскажет, она тут всех знает». Дама говорит: «Мы получили фотографию, но она пропала. Не знаете, кто такая Нина Аловерт?» — Это я. — Так все и началось.

 

Нина Аловерт. Фото: Павел Маркин / ТАСС

 

— Простите, Нина, получается, что вы — дилетант.

 — Да.

— Вы не учились фотографии...

 — В наше время никто не учился.

 — Вы не учились балету.

 — Училась. В последних классах школы и университете танцевала в выборгском дворце культуры. И нам ставил балет Касьян Голейзовский. Правда, танцевала в кордебалете, но он говорил: «Посмотрите, как Ниночка делает...» (Смеется). Мне Джофри поставил вариацию в Америке! А он был совершенно уникальный американский хореограф. Когда я с ним познакомилась, он уже создал свой театр. Это был просто Эрмитаж одноактных балетов ХХ века. Дочь Маша в его школе училась, бегала среди детей, а мы, как все родители, сидели на репитици. И Джофри мне сказал: «Что ты сидишь?» И поставил мне крохотный «номер»: я открывала балет, выходила на сцену с метлой. Выходила и подметала площадь. А потом уходила, якобы, за лоток и продавала бублики. Я так психанула первый раз, когда вышла: «Старая дура. Зачем я согласилась?»

Последняя фотография Джофри перед смертью — моя. Он был уже очень болен, когда приехал Григорович, с которым они дружны были. И мне звонит подруга, владелица балетных магазинов: Нина, я веду Джофри и Григоровича в ресторан, приходи, сними их. Говорят, что эта фотография стояла у него на столе. Фотография не очень технически хорошая, но мне она дорога.

 — Вы сказали, что судьба нашла вас у Акимова. А как вы там оказались? Вы же вроде учились в университете у знаменитогого Гуковского.

— Да, на кафедре средних веков. Даже написала целую главу диссертации, после чего Акимов меня сманил, и я бросила науку навсегда. Какое счастье , что я встретила их в молодости. Акимов и Гуковский. Они меня воспитывали не воспитывая. Как и мама. Главный человек в моей жизни.

А если говорить о театре, то, конечно, таким человеком был Акимов. Это был театр уникальный, ни предшественников, ни последователей не имевший.

— Как вы с ним познакомились?

— Я написала пьесу. «На восток от Солнца — на запад от Луны». Такая сказка. И в доме ученых была встреча с Акимовым. Зал набит так, что сесть негде. Поэтому я все время стояла и торчала у него на глазах, потом подошла к нему. Молодая была, казалось, все так просто. Я спросила: «Можно я дам вам почитать свою пьесу?» Через неделю позвонил и говорит: «Эту пьесу мы ставить не будем, но будем срочно писать новую».

 — Стал бы кто-нибудь сейчас читать вашу пьесу?

 — А он этим интересовался, искал молодых авторов! Всегда страшно хвастался, что никогда в жизни не поставил «Стряпуху», которая шла во всех театрах комедии. Он искал альтернативу. Создал объединение при театре, куда мы все входили. Был легок в общении, к нему можно было с улицы прийти. Запросто. В результате мы заключили договор на вторую пьесу. Уже распределение ролей прошло, но ее категорически запретили. Акимов два года бился. Водил меня на все официальные мероприятия, демонстративно подчеркивая, какая я хорошая... Потом я стала работать у него заведующей внутренним театральным музеем и архивом. В этой книжке есть моя фотография, которую он сделал. Пятьдесят восьмой год...

— Театр имени Комиссаржевской как возник в жизни?

— Когда Акимов умер, я ушла работать во Дворец искусств, снимать уже драматических актеров. Но потом я родила, разошлась с мужем и, в конце концов, оказалась с двумя детьми на улице.

И мой приятель, теперь художественный руководитель театра Комиссаржевской, а тогда завлит театра, Витя Новиков позвал меня к ним фоторафом. Кстати, сейчас он и Марина Заболотняя помогли мне восстановить для альбома часть архива, погибшего при пожаре. Я застала расцвет театра, при мне выходили блестящие спектакли Агамирзяна: «Забыть Герострата!», «Царь Федор Иоанович», «Иосиф Швейк против Франца Иосифа»…

А тогда я отнекивалась: Витя, я никогда не работала в театре фотографом. И он мне сказал: Ты что, четыре премьеры снять не можешь? И я пошла. И благословляю судьбу. Каких актеров мне посчастливилось снимать в этом театре. Изумительных. Володя Особик! Вообще гениальный. Потом мы делали выставку в доме актера, четыре фотографа театральных.

Пришел Владимиров из Ленсовета , посмотрел и пригласил меня на работу. И я, поскольку устала ссориться с нашим директором, такой сталинский сокол был, согласилась.

— У Фрейндлих нет фотографий лучше, чем ваши.

 — Вот она тоже так говорит. Я очень ее любила, очень много снимала. Я вообще много снимала в Ленсовета, театр-то был уникальный.

— Фотографии вы в Америку с собой привезли?

Я ничего не могла с собой взять: это все принадлежало народу. Несколько негатитвов я вывезла так или иначе. Барышникова, Макарову...Через посольство, через другие каналы. В театре Ленсовета все негативы сохранила Вера Матвеева. Что-то осталось у моих друзей. Скажем, фотографии акимовского «Дракона». У меня есть почти все акимовские программки с моими фотографиями. Но там нигде нет моей фамилии. Я была так горда, что Акимов взял мои снимки, что мне было неважно. В мое время у нас работал фотограф Громов, он все свое подписывал. Неподписанное — значит мое. Сейчас архивом театра занимается Светлана Григорян. Она прислала мне сканы. У меня же огромный архив. В третьей эмиграция, кроме Солженицина, я снимала всех. Потому что считала, что русская эмиграция — это такая уникальная часть русской культуры! И я просто должна оставить какой-то документ, раз я хожу с апааратом.

Источник